«Не рубите, почтенные люди, сплеча,
Не спешите, друзья, осуждать палача:
Как подумаешь о недостатке деньжишек -
Руки так и спешат к рукояти меча!»
Олди, «Мессия очищает диск»
Не спешите, друзья, осуждать палача:
Как подумаешь о недостатке деньжишек -
Руки так и спешат к рукояти меча!»
Олди, «Мессия очищает диск»
«Старый славянский обычай - побратимство с палачом.
Теперь он стал крестовым братом своей жертвы.
Теперь он должен пожалеть свою сестру -
обер-гофмаршальшу, статс-даму Анну Бестужеву.»
Соротокина, «Трое из навигацкой школы»
Теперь он стал крестовым братом своей жертвы.
Теперь он должен пожалеть свою сестру -
обер-гофмаршальшу, статс-даму Анну Бестужеву.»
Соротокина, «Трое из навигацкой школы»
Бегая по Городу Мастеров, встретил вот такой концепт - и с ним не всё не так просто, как кажется (внимание, по клику - большие фото!):
Вроде бы, с учётом белорусского «как слышится, так и пишется», перевод очевиден: «Человек хороший, дай коту денег»? Не-ет, давайте вслушаемся в ритмику фразы:
«Чалаве́к харо́шы, дай кату́ гро́шы!»
Не правда ли, что-то с ударениями во второй половине предложения не то? Может, читать следует правильно?
«Чалаве́к харо́шы, дай ка́ту гро́шы!»
И тогда смысл разительно меняется: «Человек хороший, дай ПАЛАЧУ денег!», отчего «икебана» внезапно смотрится са-авсем по-другому, не так ли?