«Кэннё ждал, что сейчас отправится в рай согласно обещанному в сутрах. Сию же минуту! Но нет, все происходило совсем иначе. Он видел, как по слову будды рай опускается с небес на землю. Накрывает сияющим пологом реки, холмы, горы, поля, леса. Впитывается, будто вода в песок, в мир, окружавший Кэннё. Небесная справедливость растворялась в эпохе воюющих провинций, замещая её собой. Война продолжалась, но теперь в ней были не только ярость и месть, выгода и честолюбие. В ней была справедливость. Война ещё не знала, во что она превратилась, а если бы знала, то содрогнулась бы от ужаса.
– Славься, будда Амида...
Небо горело над монахом. Вокруг монаха.
В сердце монаха.
Меч без возражений вернулся в ножны. Он уже испил крови, и злой дух из числа тех, кого оружейник Мурамаса заточал в свои клинки между слоями стали, был удовлетворен.
Настоятель великого Хонган-дзи в Исияма был уверен, что в этот миг он умер. Он ошибся. Миг прошёл и сгинул, настал другой, третий, десятый, а Кэннё оставался в живых. Он проживёт еще десять бурных, десять умопомрачительных лет. Будет опала, будет и почет, монастырь восстанет из пепла в новом месте – и Кэннё вдоволь успеет насмотреться на то, как осуществляется небесная справедливость и чем она отличается от земной.
О да, рай здесь. Вот она, Чистая Земля.
Стремиться больше некуда.»
Ибо сбылось вот так:
«Воскресение – вот что принёс будда Амида в дар настоятелю Кэннё, а вместе с ним и всем нам, населяющим здешние острова.
Многие надеялись на воскресение в Западном раю. Эта надежда жива по сей день. После смерти, случившейся естественным путем, от старости, болезней или несчастного случая, у каждого есть шанс попасть в Страну Высшей Радости. Чти будду при жизни, повторяй днем и ночью: "Славься, будда Амида!" – и будет дано тебе.
Вспори себе живот, перережь горло, совершая благородный обряд сэппуку, кинься на камни со скалы или утопись в реке, если жить тебе стало невмоготу – к тому, кто своей рукой свел счеты с жизнью, желая уйти с честью, в миг смерти явится будда Амида, забрав самоубийцу в райские пределы.
Но подними руку на врага или соседа, лиши жизни злодея или поджигателя, убей кого угодно чем угодно, имея такое намерение или при неблагоприятном стечении обстоятельств...
Фуккацу!
В течение трех дней убитый возродится в теле убийцы. Душа же убийцы отправится прямиком в ад, на потеху демонам.
Подарки будд не доступны нашему скудному пониманию. Слова будд – притчи, чей смысл туманен. Что же говорить про их действия, подобные удару молнии? Неистовый Кэннё хотел покончить с собой, не в силах более купаться в огненном море войн. Он достиг цели, сделав частное общим: войны прекратились.
Это произошло не сразу, но быстро, очень быстро. Честолюбивые князья и гордые самураи ударились медными лбами в подарок будды Амиды с такой силой, что звон пошел по всей Чистой Земле. Мечи упали в ножны, копья спрятались в чуланы, стрелы заснули в колчанах. Вспороть живот себе или врагу – что ни сделай, теперь это означало смерть для того, кто обнажил клинок. Впрочем, смерть бывает разной. Если самоубийца уходил в рай – или к новому рождению – с гордо поднятой головой, то убийца вкушал вечный позор, отдав в распоряжение убитого свои руки и ноги, голову и сердце, как побежденный князь отдает свою вотчину победителю.
Бери и владей!
Люди привыкают ко всему, даже к жизни в раю. Привыкли и мы. Жизнь наладилась, обустроилась, обрела новые очертания. Никто даже не представлял, сколько убийств совершалось в прошлом – и сколько причин, мотивов, обстоятельств было у каждого. В большинстве случаев все было ясно сразу, без предварительного расследования. Убил? Отдал тело убитому? Фамилия, имя, сословие, должность. Оставалось выслушать решение властей и закрепить в документе статус перерожденца.»
Разумеется, сразу нашлись хитрые задницы - на них немедля было отвечено болтом с пропеллером:
«...земля – не то место, где следует искать абсолютной чистоты.
Взывая к будде Амиде, настоятель Кэннё порезался мечом. Злой дух, запертый в клинке, возликовал; кровь, пролитая в момент сошествия Чистой Земли, запятнала её белизну. Новый кармический закон воссиял нам, но нашлись люди, которые вольно или невольно, ради чести или выгоды, ищут лазейки, стараясь этот закон обойти.
Или обернуть закон себе во благо.
Умирает старый князь, владетель провинции с доходом в триста тысяч коку риса. Дни его сочтены, лекари разводят руками. Наследник уже предвкушает сладкие тяготы власти. Жена старца, не сегодня-завтра – вдова, рыдает в своих покоях. Это уже третья жена – князь пережил двух первых и взял молодую, горячую. Все заняты делом – разводят, предвкушают, рыдают. Занят делом и гонец: спешит исполнить приказ.
Скачет с посланием.
И вот в спальню умирающего заходит молодой самурай, преданный вассал из овеянного славой, старинного рода. Он падает ниц перед княжеским ложем, затем становится на колени, вглядывается в старика, как если бы пытался запомнить его облик навсегда, кланяется – и перерезает князю горло острым ножом, как ему и было велено. Может ли верный слуга не исполнить повеление господина? Не отдать ему всего себя без остатка? Да после такого самопожертвования ад покажется раем!
Фуккацу!
Утешься, жена. Оставь надежды, наследник. Прочь, лекари! Полон сил, князь оживает в новом теле.
Славься, будда Амида!
Хорошо, не князь. Богатый торговец из Эдо, владелец трех кораблей, перевозящих товары с острова на остров. Болезнь точит его нутро, этой зимы ему не пережить. Сын готовится возглавить семейное дело, жена втихомолку радуется, ибо заботы о больном утомили её. Соседи готовят поминальные подношения. Лишь дальние родственники, бедняки, каких поискать, собрались тайком в своей хибаре, спорят втихомолку.
На коленях у главы семейства – письмо от торговца.
Решение принято, просьба уважаемого родича удовлетворена. Две тысячи золотых монет? Ах, даже три? Такое щедрое предложение! Кто бы не согласился? И вот юный племянник входит к смертельно больному дяде, падает на колени, кланяется – и душит дядю верёвкой, как приказали ему дома.
Фуккацу!
Торговец живёт дальше, молодой и здоровый. Родичи, отдавшие ему тело своего мальчика, забывают про нужду. Соседи огорчаются, что зря потратили деньги на поминальные подношения.
Славься, будда Амида!
Хорошо, не князь. Не торговец. Женщина, одинокая мать дочери-калеки. Сильная, красивая, нестарая ещё. Она прячет слезы, чтобы дочь, прикованная к циновке, не видела материнского горя. Лжёт, что сыта, что уже наелась, стараясь вдоволь накормить дитя. Мечтает о зяте, которого у неё никогда не будет. О внуках, которые не родятся. Прибирает за дочерью, поскольку та ходит под себя. Моет, одевает, расчёсывает волосы.
И однажды не выдерживает.
Когда дочь спит, мать кладёт ей на лицо дзафу – круглую подушку, набитую гречишной лузгой. Дзафу женщина выпросила у монаха из храма на горѐ. На этой подушке монах размышлял о природе Будды десять лет подряд. По мнению несчастной, а главное, недалёкой матери подушка насквозь пропиталась святостью, значит, так будет лучше. Вероятно, монах догадывался, зачем у него просят подушку – святым людям свойственны прозрения – но спорить или отговаривать просительницу не стал.
Да, я не стал её отговаривать. Зачем?!
Мать наваливается на подушку всем телом. Душит спящую дочь. Захлебывается слезами и душит, душит, пока слабое тело не перестаёт содрогаться.
Фуккацу!
Дочь возрождается в теле, пожертвованном ей матерью.
Славься, будда Амида!
Всё происходит именно так. Возрождаются князь, торговец, девочка. Но я уже говорил и повторю снова: подарки будд не доступны нашему скудному пониманию. Слова будд – притчи, чей смысл туманен. Что же говорить про их действия, подобные удару молнии?
Я сказал: живут дальше? Сказал: полные сил? Молодые и здоровые?!
Это так и не так.
О человеке, навлекшем на себя позор, мы говорим: "Као-о цубусу!" – "он потерял лицо". Должно быть, будда – милосердный, но строгий – говорит то же самое. Потому что князь, торговец, девочка – в течение трех дней, пока их дух утверждается в новом теле, они утрачивают лица.
Кожа становится серой и морщинистой. Вместо носа – прорези для дыхания. Безгубый рот, похожий на щель. Стираются черты, приметы, особенности. Выпадают волосы, ресницы, брови. Глаза утрачивают блеск, тонут в глазницах, сузившихся сверх меры. Не скрыть, не спрятать, не затаиться. Не обмануть.
Безликие.
Каонай.
Мишень для стрел презрения.
Все, кто использовал фуккацу в корыстных целях – неважно, двигала ими выгода или любовь – утрачивают лицо. Следом они утрачивают имя, как если бы уже умерли. Нового, посмертного имени им не дают. Если у них спрашивают прежнее имя, то говорят: "Как тебя звали при жизни?" Парии, изгои, живой позор во плоти, каонай безропотно терпят любые поношения.
Их можно убить.
Их можно убить без фуккацу. Просто убить и уйти прочь, оставшись собой. Их можно убить, но никто не хочет марать о безликих руки. Пусть живут. Такая жизнь горше смерти, князь ты, торговец или девочка-калека.»
В тексте есть прямые отсылки к «Пути меча» (странно было бы, если бы не), написанному, о ужас, уже́ двадцать пять лет назад:
— Стояли двое у ручья, у горного ручья,
Гадали двое — чья возьмет? А может быть — ничья?
Стояли двое, в дно вонзив клинки стальных мечей,
И тихо воды нес свои израненный ручей...
«Короткий, длиной в локоть, меч был его величайшей драгоценностью, дороже всего, что принадлежало настоятелю. Плоский, без ребра жесткости, узорчатый по лезвию клинок выковал прославленный оружейник Сэндзи Мурамаса из провинции Исэ – тот, чьи мечи не могли вернуться в ножны, не пролив чью-то кровь. Все от мала до велика знали историю о заочном споре Мурамасы с давно почившим соперником – Окадзаки Масамунэ, величайшим кузнецом прошлого, ушедшим из жизни более пяти веков назад. Ревнуя к славе мертвеца, Мурамаса воткнул в ручей два меча, свой и работы конкурента. Дальнейшее превратилось в легенду: бег воды, мечи торчат из илистого дна, и осенние листья, плывя по течению, в страхе огибают лезвие Масамунэ – или гибнут, распавшись надвое, после встречи с лезвием Мурамасы.»
Злободневненько:
«Начинать первое служебное дело со взятки – дурная примета. Об этом меня уведомил архивариус Фудо – еще когда я считал его стариком. Второе-третье дело, как говорят мастера "игры слов" – совсем другое дело. Сёгун, сказал тот же Фудо, всё грозится издать указ о наказании за взяточничество, но до сих пор не собрался.
...
Это не взятка, сказал я себе. Решение вынесено, дело закрыто. Новому Акайо и его предприимчивой жене от меня больше ничего не нужно. Какая ж это взятка? Это подарок. Подарок удачу не спугнёт, это вам не дурная примета.
...
Жили мы безбедно. Должность отца располагала к тому, что просители, желая получить выгодный подряд на поставку леса, камня или черепицы, часто являлись в наш дом с подарками. Отец не брезговал подношениями, повторяя вслед за иными чиновниками:
"Золото и серебро – величайшая ценность, сравнимая с ценностью человеческой жизни. Жертвуя ею в обмен на возможность верно служить, человек проявляет себя с лучшей стороны. Его искренность и сила чувств тем сильнее, чем больше он жертвует. Я же тружусь ежедневно на благо своей страны. Вернувшись домой и видя многочисленные подарки, я чувствую заслуженное удовлетворение."»
Прекрасный язык, чудесные герои, а вот детективная составляющая, как бы это сказать, могла бы быть чуть более напряжённой, что ли... Однако, изучать всем - настоятельно рекомендую.