«На Круглой площади шел дождь.
– Какое уродство, – заметил Сертан. – В каком месте эта площадь круглая?
Круглая площадь на самом деле представляла собой квадрат, и это было известно всем жителям Столицы. Середину площади занимал огороженный низким штакетником убогий газон – тоже квадратный. Безобразием Круглой площади горожане гордились.»
Это граф «удачно» пошутил, учитывая дальнейшее:
«— Слушай, я вот хочу тебя спросить... Ты только не обижайся, ага?
— Ага, — ответил Монтейн, прикрыв веки. Он и не собирался, спроси его Кали хоть, не питает ли он слабости к удовлетворению похоти молодых аристократов, не привыкших себе ни в чем отказывать — дал бы просто в морду, и всего делов. Кали, конечно, года на три-четыре старше и фехтовальщик замечательный, но вес у него такой же, как у Монтейна, а опыта в простой кабацкой драке явно меньше. Правда, шевелиться уж очень не хотелось.
И не пришлось шевелиться, к счастью, потому что Кали интересовало совершенно другое.
— Ты... Ты, случаем, не того... не сектант какой-нибудь?
Монтейн все же приподнял веки.
— А похож?
Кали почесал бокалом щеку.
— Ну... Так, подумалось... Вина вот совсем не пьешь.
Монтейн улыбнулся: тоже мне умозаключение. Стал бы тебе такой плавать голым в обществе себе подобного. Или в карты у Вулкана ночи напролет играть. Впрочем, может быть и стал бы — сектантов и отклоненцев в Империи хватало. Разных.
— Не люблю я этого дела, — просто ответил он. — Да и не вкусное оно. Пробовал когда-то... — Монтейн даже поморщился, вспомнив, как однажды попробовал глотнуть из папашиных остатков и его чуть не вывернуло наизнанку. Пробовал он пить и потом, только все одно — не катило.
— Это тебе просто не повезло, — произнес Кали. — Попалась кислятина и отбило, да? Ничего, сходим как-нибудь в погреба моего папы, напробуешься там всего, что только в природе существует, что-нибудь да по твоему вкусу найдется.
— Да не во вкусе дело, — сказал Монтейн. — Просто не нравится мне быть пьяным. Ну, полпинты пива выпить можно, а больше зачем?
— М-м?
— Идиотом себя чувствуешь, — объяснил Монтейн. — Как-то оно на меня неправильно действует. То на хи-хи пробивает, то наоборот, становится скучно, потом печально, потом спать тянуть начинает. Стоит ради этого деньги тратить?
— Хм... А к женскому полу ты так же равнодушен, как и к выпивке?
— Это ты меня оскорбить пытаешься или как? — лениво посмотрел на Кали Монтейн.
— Нуу... я не знаю. Может быть, ты электричеством больше интересуешься, чем девушками...
— Девушками интересуюсь. И электричеством тоже. В карты играю. Могу при случае набить морду какому-нибудь любопытному графу.
— Попробовать набить, — поправил Кали, посмеиваясь.
— Я буду сразу по носу бить. Сам же говорил, нос у тебя слабый, — сказал Монтейн.»
Ибо совместный поход по девицам закончился... лихо:
«— В этой стране существуют демократические традиции? — спросила девушка. — Мне надоела ваша истерика, ваша светлость.
— Да что ты, — нежно улыбнулся ей Кали. — Это не истерика. Это еще так... пролог. Ладно, дорогая, отдохнули и двинулись дальше. Последний рывок, и мы дома.
Он встал, и девушка поднялась вслед за ним.
— Я не дорогая, — все же заметила она.
— Ну, милая.
— И не милая.
— Солнышко, не капризничай, — ласково сказал Кали. — Не зли меня. Я и так уже почти невменяемый.
Девушка посмотрела на полицейского и пожала плечами. Полицейский понимающе покачал головой.
Кали сделал шаг, другой, и его сильно качнуло. Девушка поспешила подставить плечо.
— Натурально ноги не держат, — сказал Кали полицейскому. — Удар молнии, натурально. А я думал, это метафора. Аллегория. Гипербола. Удар молнии, надо же!
Он пошел вперед, ускоряя шаги, и к подъезду особняка Беруджи они почти подбежали. Кали пинком распахнул дверь, фыркнул лакею при входе. Девушка извинительно улыбнулась выскочившему на шум величественному дворецкому, но Кали поволок ее дальше, по широкой мраморной лестнице на второй этаж, протащил за руку по коридору и втолкнул в ярко освещенную утренним солнцем спальню. Герцог Беруджи, полулежа в постели, пил кофе и читал газету. Герцогиня Беруджи сидела, подобрав ноги, в противоположном углу кровати и обернулась к неожиданным посетителям с щеткой для волос в поднятой руке. Там она ее и оставила, забыв опустить руку, когда услышала от любимого старшего сыночка:
— Мама, папа, познакомьтесь, это моя жена!
Толчок — и растерянная рыженькая девушка ничком плюхнулась на постель между герцогом и герцогиней.
— Заклятие? — спросил герцог невозмутимо, поднеся чашку к губам.
— Оно самое, — подтвердил сынок.
— Это не основание, чтобы забыть хорошие манеры, — заметил герцог, откладывая газету в сторону.
— Доброе утро, папа! Доброе утро, мама! — ядовито сказал Кали.
Девушка, с ужасом возясь в герцогской постели, наконец ухитрилась занять более или менее сидячее положение.
— Это у него такие дурацкие шутки! — с трудом выговорила она.
— Какие уж тут шутки!!! — Дурным голосом заорал Кали, пнул какой-то подвернувшийся столик и выскочил в коридор. В коридоре он, надо полагать, тоже нашел что попинать, потому что его удаление сопровождалось звоном бьющегося фарфора и хрустом разбиваемой антикварной мебели.
— Ничего, — сказал успокаивающе герцог новообретенной снохе. — Побегает и вернется. Куда он теперь денется.
— Вы не поняли! — тихо сказала девушка. — Ничего такого... мы не... ваше высочество, вы не подумайте! — сил встать из постели у нее вовсе никаких не оставалось.
— Что в ней такого? — спросил герцог жену. — Совершенно заурядная внешность...
— Ну, конечно, тебе всегда роковых брюнеток подавай, — отозвалась герцогиня, всю жизнь романтическая блондинка. Она наконец опустила руку со щеткой и потянулась к своему пеньюару, продела руки в просторные кружевные рукава, завязала поясок и встала, приподнимая за собой почти не стоящую на ногах девушку. — Давайте, дорогая, выпьем пока кофею в моем будуаре. Муж сейчас оденется и выйдет к нам. Боюсь, разговор будет для нас нелегкий.
— Ваше высочество, — прошептала девушка, не то пытаясь присесть в реверансе, не то попросту падая в обморок. Герцогиня проворно подвинула ногой пуфик. Обретя под собой сравнительно прочную опору, девушка обморок отложила на потом. — Он пошутил, ваше высочество!
— Нет, не пошутил, моя милая. Ох уж эти Беруджи! Все у них не как у людей...»
Забавно, потому, что в итоге окажется, что...
«— А вот и нет! Мне как раз алгебра нужна! Я год назад до теоремы Замийля додумался! Только я, бляха-муха, целый год не знал, что это теорема Замийля — не было у меня учебника по элементарной математике!
...
— А тебе очень обидно было, что твою теорему раньше тебя Замийль выдумал? — немного погодя спросил Кали.
— Нет, что ты! Мне, наоборот, так хорошо стало, когда узнал об этом. Не один я, значит, на белом свете такой придурок...
...
Забавная, право слово, то была история. Некоторое время тому назад профессор Архилл Тенедос, разбирая пришедшую на его кафедру почту, наткнулся на письмо, в котором некий юноша семнадцати годов, откуда-то из провинции — Архилл не помнил точно: из Озерного ли Края или нет, — совершенно, судя по тексту письма и прилагающимся к письму вычислениям, невежественный в грамматике и высокой математике — ну чему, в самом деле, там в сельской школе можно научиться? — азам при всем твоем старании! — сообщает, что весьма интересуется математикой, и вот пришла ему в голову некая мысль, коею он и решил поделиться в своем письме: а вдруг она окажется дельной... Не передать словами, как его «мысль» была записана. Да любой бы студиозус с первого курса помер бы от хохота, как она была записана. Тем более от того, что именно было записано, ведь записано в этом письме было как раз доказательство классической теоремы Замийля, известной каждому по первому курсу. Однако профессор Тенедос не был студиозусом и помирать от хохота не стал. Потому что в отличие от студиозусов ему, профессору Тенедосу, было как свет небесный ясно видно, что именно деревенский паренек эту теорему сформулировал и это доказательство сам придумал, а не где-то вычитал и пересказал: хорошее было доказательство — длинноватое, но нетривиальное. Увы, профессору Тендосу было тогда не до провинциальных вундеркиндов. Злой он тогда был — Дикарь очередную свою авантюру задумал, вся «золотая» команда переругалась так, что клочья летели. Ну и ответил он мальчишке в том смысле, что прежде чем изобретать нечто, следует хотя бы как минимум убедиться, что это до тебя еще не придумали. И в качестве пособия списочек приложил из пяти пунктов. И, поскольку погорячился малость, пару книжек указал, что мальчику явно не по зубам. После чего предложил написать, когда молодой человек проштудирует указанные книги. Тогда, мол, и говорить с ним о чем-то можно будет.... "С почтением и уверением в уважении ваш..." — число и подпись... Написал и забыл. Пока недавно, буквально на днях, не получил еще одно письмо от того же юноши. В книгах он разобрался, за теорему Замийля извинился, и прислал кое-какие заметки на основе прочитанного. Половина из них, конечно, оказалась бредом и ересью, но ход мыслей вновь был любопытным. А также просьба, если профессор Тенедос не против, обсудить эти проблемы при личной встрече — письмо ведь было из Столицы и адресовано лично Архиллу Тенедосу.»
Вот! И я так на этот чёртов porridge смотрю, Бэрримор!
«— Можешь считать, что я тебя угощаю, — разрешил Мергус. — А то ты из грошовой экономии будешь только овсянку заказывать, а я на нее смотреть не могу. Все время кажется, что это кто-то уже однажды ел.»
Финал прекрасен: лично я никак не ожидал такого «выверта» в эпилоге - рекомендую.