«А вот тут на русском языке. Слова вроде простые, но пугающие: "Упокой Господь души наши!".
А рядом тоже на русском: "Труды ваши не напрасны были!".
- Крематорий? – сорвалось у меня с губ.
И, очнувшись, я повернулся и рванул назад, с плеском шагая в воде окоченевшими ногами.»
Логично:
«Нет хуже соседа по тюремной камере чем покойник – и не поговорить, и воняет жутко.
Испустив глубокий выдох, я опустился на корточки рядом с трупом и заставил себя внимательно его осмотреть.»
И всё это не пойми где:
«Главное же "украшение" комнаты, чье главное назначение я уже, как мне думается, понял, состояло из длинного двойного ряда черепов прикрепленных к задней стене затылками и смотрящих на меня черными пустыми глазницами. Всего шестнадцать человеческих черепов. И у каждого на лбу намалеван символ. Вернее, цифра. У каждого своя. Я различил тройку, четверку, десятку. Остальные символы также наверняка являлись цифрами, но подобной письменности я не знал. Вот на лбу седьмого по счету черепа изображен треугольник с точкой внутри. Если это цифра семь – то на каком языке? Я знаю арабские цифры. Римские. А это какие?»
Тут уж поневоле:
«Сказано – сделано.
Всегда гордился собой, когда мог в буквальном смысле повторить этот замечательный девиз.
Даже если дело касается расчленения трупов.
Дыша сквозь обрывок затхлой ткани, закрывавшей нижнюю часть лица, я стоял на краю решетчатого крупноячеистого квадрата и смотрел на темные пятна на прутьях. Последний кусок мертвой плоти проскользнул сквозь решетку пару секунд назад и канул в темноту.
Дело сделано.
Но что теперь сделать с головой?
Я скосил глаза и глянул на эту проблему. Та глянула на меня, издевательски щеря рот забитый еще не растаявшим льдом.
Нет я понимаю и уважаю еще один девиз, гласящий: "Смену сдал – смену принял". И смену я принял по идее со всеми традициями. И одна из здешних традиций – крепить черепа бывших узников на стену туалета. Если ли здесь хоть капля уважения к мертвым? Мало того что их по частям спустили в унитаз, так еще и головы на стену повесили, заставляя смотреть как сменивший их на загадочном посту узник справляет нужду малую и большую. Будешь тут горбиться и охать во время испражнения, спиной ощущая множество брезгливых взглядов, уставленных тебе в спину. Не знаю про загробную жизнь. Но не хотел бы провести вечность, глядя как кто-то мучается кровавой диареей или запором.
Разрубить "свежую" голову, пропихнуть ее в решетку. Сорвать со стен черепа, раздробить, крошево – в решетку. Разве это не будет правильным поступком?
Не знаю.
Смотря с какой стороны посмотреть. Если предположить, что здешние узники проживали в среднем по десять лет... традиции вешать черепа на стены никак не меньше столетия.
Но я практик. Не вижу ценности в таких украшениях.
А еще я реалист и понимаю – гниение плоти процесс небыстрый и очень запашистый. И если я оставлю отрубленную голову гнить, то окончательно отравлю свое и без того не слишком радостное здесь существование. Самому вооружаться тесаком и начинать соскабливать с кости плоть и волосы, выковыривать глаза, срезать лицо, а затем вытряхивать мозги? Нет уж, спасибо. Это не то вечернее занятие коим я бы хотел заняться, сидя в туалете.
Спохватившись, выбежал из клетки. Рванул к рычагу. Успел как раз вовремя. Когда вернулся, в голове уже созрело решение. Я взялся за тесак. Коротко поклонился к глядящей на меня голове.
- Извини, незнакомец. Я нарушу традицию.
Не давая себе времени передумать, взмахнул тесаком. Оружие тяжелое. Брезгливость уже притуплена. Во мне одно только желание – как можно быстрее закончить начатое дело.»
Адочек:
«Разум судорожно метался, пытаясь подобрать к открывшейся глазам местности хоть какие-то знакомые обозначения.
Пустыня.
Снег.
Тундра... заснеженная тундра, голая и безжизненная, расстилается подо мной. Тундру прикрывает искрящаяся снежная муть, одеялом повисший на большой высоте туман. В снежной мути видны неподвижные черные пятна. Туман то сгущается, то рассеивается, порой порывы ветра разгоняют его. Ненадолго становится отчетливо видна голая замерзшая земля, снежные поля или странные кучи – мозг автоматически дал определение "свалка".
Все это я вижу с большой высоты. Ведь я лечу. Да лечу. Нахожусь метрах в двухстах от земли. Это еще одно шокирующее открытие – кельи не ездят по неким рельсам, что поднимаются вверх или вниз. Нет. Нет тут никаких лифтов или гигантских американских горок. Мы летим. Мы... теперь я отчетливо вижу соседей по несчастью. Сквозь стекла кокпита я вижу летящие рядом и впереди другие кресты, курящиеся паром сверху, истекающие водой снизу, роняющие какие-то предметы и куски льда с внешней обшивки. Тут целый рой летающих тюремных келий. Многие надо мной, кто-то наравне, кто-то ниже.
И внешне летающие тюремные камеры мало похожи на кресты. Разве только отчасти. Если взять крест из кирпича, намотать на него абы как целый моток изоленты, сверху щедро налепить железную арматуру, нацепить крутящиеся шестеренки, набросать камней, добавить еще немного изоленты – вот примерно и выглядят кельи снаружи. И последний штрих – сверху набросать разного бытового и промышленного мусора и художественно разместить среди него человеческие мерзлые останки разной степени разложения. Немного. Одну отрубленную руку там. А здесь ступню в домашнем тапочке... как раз такая келья проходила подо мной идя на обгон.
Серое небо вокруг усеяно десятками черных точек летающих келий. И это именно они застыли в мертвой неподвижности в искрящейся снежной мути подо мной. Мертвые кельи. Пока мертвые. Бьюсь об заклад – в каждой из опустившихся в снежный туман келий находится мертвое тело ждущее своего расчленителя. Того, кто неумело дернет за первый рычаг и тем самым запустит странный механизм летающей кельи. Появится свет и тепло...
Жуть...
Беспросветная щемящая тоска.
И жуть...
И стучащая по стеклу моей «кабины» полуразложившаяся человеческая нога, свисающая сверху, видимая по середину бедра. Серый иней на почерневшей коже, проглядывающие в дырах кости, торчащие лохмотья кожи. Трепетали на ветру куски мерзлой черной ткани похожие на рваные крылья. На стекле замерзшее мутное пятно.
Тук-тук-тук...
Тук-тук...
Тук-тук-тук...
Нога стучалась в окно моей кельи будто озябшая на зимнем ветру диковинная птица.
Тук-тук-тук...
Тук-тук...
Мне холодно. Впустите меня... впустите скорее внутрь...
Я так засмотрелся, что позабыл об открывшемся мне мрачном мире. Все внимание было приковано к готовящейся оторваться в разбитом колене ноге стучащей мне в окно. А в ушах победно гремел ставший гораздо громче шепот. Кажется, я почти-почти различал отдельные слова. Или мне только казалось.
Тук-тук-тук...
Тук-тук...
Я волевым усилием заставил себя переключиться. Плевать на гнилую ногу стучащуюся в окно. Это мерзкая мелочь. Не больше. Содрогнулся, ужаснулся разок – и ладно. Вот сейчас я понял почему меня называют Гниловозом – наглядный пример стучит в окно. А что тогда творится на моей крыше? Сколько гнилых трупов и мусора я несу на себе?
Я посмотрел вниз. Искрящаяся ледяная муть. С застывшими черными точками внутри. Временно мертвые кресты ждущие своих пилотов. А с крестов летящих выше то и дело сыпется и льется вниз всякое. Люди выбрасывают мусор, ходят в туалет, отправляют в дыру отхожего места расчлененные останки предшественников. Что-то падает на далекую землю. А что-то шлепается на мертвые кресты. И если провисеть в ледяном тумане достаточно долго, то можно превратиться в свалку. Или в кладбище. Что со мной и произошло.
Ну и плевать.
Предпочту задуматься над другой интересностью - моя келья летит.
И не только моя. Вокруг десятки и сотни летающих крестов. Парящие утюги, разглаживающие стылое небо.»
Превосходно, рекомендую и жду продолжение...